не вызывала.
Мудрое замечание заставило Бородина опять усомниться в правильности рекомендации полковника Вендорфа. Уже не так дружелюбно он спросил:
– По-вашему, ничего странного – найти на заднем дворе часть человеческого тела?
– Я бы так не сказал, – уточнил Родион. – Но и принимать близко к сердцу не стал бы.
– Почему же?
– Скорее всего, это чья-то глупая шутка. Быть может, местные хулиганы решили попугать. Сидели в кустах и животы надрывали, когда ваши женщины подняли панику. Все это вполне может разобрать местный пристав. У ваших домашних глаза на месте?.. Ну, вот видите. Думаю, и дела-то никакого нет.
– А я так не думаю, – упрямо сказал Бородин. – Потому и обложил глаз льдом, чтобы настоящий полицейский специалист выяснил, что случилось. Но, кажется, ошибся.
Вызов, брошенный недрогнувшей рукой бильярдиста, был поднят чиновником полиции, тщательно осмотрен, взвешен на предмет выбора между ним и бабушкиным вареньем и, наконец, принят.
– В таком случае прошу изложить настоящие причины вашего беспокойства. Потому что этого… – Ванзаров кивнул на тазик с малиной, – … явно недостаточно для серьезного расследования.
Поеживаясь под буравящим взглядом, который, казалось, так и просверливает внутренности, Бородин подумал, что юнец не так уж и прост, как кажется, а может, и вовсе придуривается – сам же аккуратно проверяет да прощупывает. С ним надо играть штосом: честно и в лоб.
– Нянька кричала о каком-то роковом проклятье, которое висит над нашей семьей и всех погубит.
– Вы когда-нибудь слышали о нем? – спросил Ванзаров без тени иронии.
– В том-то и дело, что нет. Наша семья – тихий, мирный и очень дружный кружок, в котором никогда ничего трагического, а уж тем более рокового не случалось. Мы самые мирные обыватели, если хотите.
– Ваша няня упоминала еще и рок?
– Насколько понял… А еще, – Бородин замялся и наконец решился, – глупо признаваться, но я действительно испугался. Какое-то чувство подсказывает, что все это неспроста, за всем этим что-то есть, какая-то недобрая тайна, которая угрожает и мне, и моим близким. Ну разве можно с этими домыслами пойти к приставу?
Вот это Родион очень хорошо понимал. Местный хранитель порядка в лучшем случае выслушал бы, а потом повертел бы пальцем у виска. И делать ничего не стал бы. Не так усердна полиция, как ее представляют. Но Ванзаров отнесся иначе.
Придя в сыскную полицию, юноша искренне верил, что станет бороться с выдающимися преступниками, разоблачать захватывающие тайны и разгадывать запутанные происшествия. Романтический туман быстро рассеял ветер грубой реальности, но щемящее чувство неудовлетворенности и, если хотите, вера в чудо остались. Родиону так хотелось быть великим… ну, что поделать, придется сказать это запретное слово: «сыщиком». И уж если к слову «сыщик» он приобрел стойкое отвращение, то стать великим чиновником сыскной полиции не отказался бы. И сейчас ощутил, вернее, услышал в глубинах органа интуиции тихий звоночек, который тренькнул: «Берись, Родион, тебя ждет удивительное дело, останешься доволен». А уж своей интуиции Ванзаров верил, как Лебедеву.
– У вас водка есть?
В растерянности Бородин даже нос почесал:
– Пять сортов. Какую предпочитаете? С закусочкой или так, на занюх?
Что тут поделать! Сплетни о жутком пьянстве в полиции не то чтобы были беспочвенными, но уж к коллежскому секретарю Ванзарову отношения не имели.
– На службе – никакую, – ответил он. – А еще позвольте баночку, чтобы сохранить улику.
Без Лебедева это было все, на что он способен.
Прикасаться к глазу Нил Нилыч вежливо, но твердо отказался. Задержав дыхание, Родион большим и указательным пальцами придавил комочек. На ощупь оказался слизковат и похож на гнилую сливу, которая готова лопнуть от нажима. Нырнув в водку, шарик кувыркнулся и уставился на чиновника полиции.
Улика в прямом смысле слова накрылась медным тазом. Чтобы мухи не садились или женщины, случайно увидев, не упали в обморок. Тщательно оттерев пальцы, с которых, все казалось, не сходит слизь, Ванзаров сказал:
– Поброжу в округе, может, что-нибудь обнаружится.
Бородин изъявил горячее желание следовать за сыскной полицией, куда бы ни закинула судьба.
6
Кого заносило в прерии, тот знает, как подкрадывается к жертве леопард. Пригнувшись к земле так, что и спины не видно, бесшумной тенью скользит в траве. Ни один стебелек не дрогнет, никакая веточка не хрустнет. Коварно и осторожно подкрадывается пятнистая кошка к своей добыче, прикрываясь до последнего травой, и лишь в решительный миг делает бросок. Наш местный «леопард» прилично возвышался над зеленой травушкой, никуда не прятался, хотя двигался аккуратно и неторопливо.
Изображать из себя следопыта прерий Родиона заставила логика. Никто более на это не был способен. Логика была неумолима: раз глаз оказался в варенье, то все остальное, в чем он помещался, должно быть неподалеку. Ах да, тут надо сделать важное отступление.
Еще только увидев этот глаз, Ванзаров сразу подумал об убийстве. Трудно представить, чтобы из живого человека изъяли глаз и этот человек дальше принялся разгуливать по Невскому проспекту как ни в чем не бывало. Скорее всего, кого-то умерщвили, после чего у него и одолжили глаз. Зачем? С этим вопросом предстояло серьезно разобраться. Но если найти того, кто лишился своего ока, будет проще протянуть цепочку. Быть может, это кто-то, близкий к Бородину.
Полицейская практика подсказывала Ванзарову, что убийца, совершив преступление, оставляет отрезанные части недалеко от самого тела. Родион покопался в кратком архиве памяти и смог обнаружить всего два случая, да и то похожих отдаленно. Так, в 1892 году в съестной лавке было найдено тело с отрезанной головой. Следствие выяснило, что убитый – фейерверкер[2] Голубев, содержатель постоялого двора. Убийцей оказался его друг и собутыльник Иванченков, с которым они пьянствовали два дня и допились до того, что затеяли драку. Попавший под руку кухонный нож сделал свое дело. При первом же допросе Иванченков во всем сознался.
Второй случай был в 1893‑м и до омерзения походил на первый. На станции Плюса Варшавской железной дороги обнаружили труп неизвестного с отделенной и изуродованной головой. Энергичный розыск открыл, что убит гимназист Мякотин, который ехал со своими старшими приятелями. Они и позарились на его деньги. Предъявленные неопровержимые улики вынудили бывших гимназистов признаться в жестоком убийстве по причине длительного пьянства. И это все. Никогда еще сыскная полиция не сталкивалась с отдельно лежащим глазом в сахаре и малине.
Трава в этом году выросла сочная и густая. Разглядеть в ней что-то оказалось затруднительным. Ванзаров принялся за розыск по строго научной системе. Сначала обошел дом со стороны деревянных построек в поисках помятой растительности, как это бывает, когда волокут мертвое тело. Но кругом трава росла прямо. Только вблизи эркера виднелась свежая тропинка. Смяла ее преступная нога или невинная, зелень не докладывала. Ясно одно: человек шел и тяжести за собой не волок. В других местах и того не было, как будто около особняка никто не ходил недели две, а то и больше. Пришлось, к сожалению, признать: вблизи тело не обнаружить.
Быть может, скрывалось оно где-то за дальними деревьями? Но и здесь ждала неудача. Ничего похожего на след от тела или само тело раздобыть не удалось. Как ни печально, но и пятен крови не было. Залезать в небольшой пруд и шарить по дну коллежский секретарь счел недостойным себя. Оставалась надежда, что преступник проявил чудеса осторожности и шагал так, чтобы не смять травы. Но, быть может, обронил или бросил еще какой-нибудь орган? Сгодилась бы любая мелочь: хоть нос, хоть ухо.
Уже не зная, что ищет, Родион медленным леопардом рассекал траву, отодвигая кусты носком ботинка. Кроме камней да гнилых листьев на земле, не попадалось ничего мертвого.
– Ох ма! – вдруг вскрикнул чиновник полиции.
– Что?! Что там?! – эхом взвизгнул испуганный Бородин, который все это время следовал тенью леопарда, не отставая и не открывая рта.
